Продолжение 2 части рассказа Айнаны о своей жизни...

Продолжение 2 части рассказа Айнаны о своей жизни...
Фото: pimg.mycdn.me
Я очень хорошо помню, что у нас было очень много американских инструментов, бинокли, часы, платья. Когда приезжали островитяне, обязательно устраивали соревнования по бегу, прыжкам, борьбе, танцы и песни. В 1942 году мы переехали в Старое Чаплино. В этом же году умер мой отец. Как-то был очень сильный ветер, и сзади яранги оторвало кусок. Папа пошел прибивать, залез на бочку, прибил, и у него стало плохо с сердцем. Я пришла из школы, а он в коридоре сидит одетый. Я говорю: «Ты что?» А он тихо так: «Да я посижу». Видимо, у него был инфаркт. Потом вечером зашел, лег в ярангу и говорит: «Вы не бойтесь, со мной ничего не случится, я не помру». Мы ушли к дяде, и он умер. Его хоронили уже в гробу, по-русски. Когда человек у нас умирает, то ему на живот кладут камень. И перед каждой едой камень чем-нибудь мажут, как будто он с нами кушает, а на похоронах этот камень в гроб кладут. А раньше и после похорон еще на пять дней оставляли камень дома и там его кормили, а потом уносили на могилу. Русских я впервые увидела в Старом Чаплино. Это были учителя, пограничники и фельдшер. Я их сначала боялась. Но они очень хорошо к нам относились, никогда не обижали, не унижали. Многие не умели делать то же самое, что и мы. Например, торбаса завязать. И я думала: «Взрослые люди, а совсем не умеют одеваться. Торбаса даже не умеют завязывать». Отец мне всегда говорил, что они приехали нам помогать, учить читать и писать. Отец работал с русскими на Пловере, он хорошо говорил по-русски. А мама — совсем чуть-чуть.Я пошла в школу с первого класса и по-русски не знала ни слова. А нет, одно знала — «мотор». И то гордилась своим знанием. До сих пор не пойму, как я выучила русский. Первое полугодие я ничего не понимала, а потом начала понимать больше. Когда я в школу пошла, у меня было три имени. Сначала меня учительница назвала Наташей. Потом через несколько дней решила, что имя Наташа мне не подходит, и назвала Галей. Потом сестра вспомнила, что у нас старшую сестру по-русски Галей зовут. И тогда меня назвали Людмилой. У меня были очень плохие отметки сначала, а потом я стала отличницей. У нас в классе говорил по-русски только Володя Ятта. У них в доме жила Екатерина Рубцова (лингвист, автор эскимосско-русского словаря. — БГ), она его и научила. Он у нас в классе был переводчиком и издевался над нами — неправильно переводил, а по?том смеялся.Ботинок не было во время войны — не завозили. Все знали, что война идет. И мужчины добывали песцов, сдавали моржовые клыки — все это была помощь фронту. Газеты приходили, и я в них видела Зою Космодемьянскую, учительница рассказывала, как Александр Матросов закрыл своим телом амбразуру дзота. Мы все слушали радио, а Майна (первый учитель-эскимос. — БГ) переводил нам на эскимосский язык. Японцы тогда топилитторговые суда, и поставка продуктов с материка совсем почти прекратилась — не было чая, масла, сахара. Хлеб был, но его тоже не хватало. Но мы не голодали — мы ведь могли есть и нашу традиционную пищу. Когда я в школу пошла, у меня было три имени. Сначала меня учительница назвала Наташей. Потом через несколько дней решила, что имя Наташа мне не подходит, и назвала Галей. Потом сестра вспомнила, что у нас старшую сестру по-русски Галей зовут. И тогда меня назвали Людмилой. Я школу окончила в 1954 году. Я бы и раньше окончила, если бы мама меня на время не забрала из школы. Дело в том, что в четвертом классе я уехала в Провидения, так как в Старом Чаплино была только начальная школа. А туда после войны перевезли армию Рокоссовского. Они издевались над женщинами, избивали их. Почти каждую ночь ломились в дом, стучали. А мы с сестрой Агнагисяк жили с бабушкой. И она каждый раз прятала нас под топчан: сядет на него и сидит. Бабушка говорила, что лучше пусть ее убьют, чем детей. Нас никто от них не защищал. Мы сами защищались. Они были очень жестокими. Нельзя было вообще выходить на улицу. А потом одного поймали, заставили могилу вырыть и расстреляли.Один солдат хотел как-то даже изнасиловать мою сестру. Он пришел к нам в дом, сломал дверь. Она погоны с него сорвала, укусила, а я быстро лампочку вывернула, и мы сумели его вытолкать. Сестра на следующий день пошла жаловаться. Она сказала, что у него должен был остаться след от укуса. Его нашли и взяли. И друзья этого солдата приходили, рубашки какие-то приносили, упрашивали ее в суд не подавать, говорили, что они всю войну прошли. Она от всего отказалась и подала в суд. Я была свидетелем, все рассказала, как это было. Потом был военный трибунал, и ему дали 8 лет. В общем, я проучилась в Провидения только полгода — мама меня больше туда не отпустила. Уж лучше пусть я буду неграмотной, думала она, чем меня там убьют. Потом уже приехал Родион Малиновский. Он общался с коренными жителями, они высказывали ему свое недовольство, рассказывали обо всех этих преступлениях, и командование всю армию убрало из Провидения. В 1947 году я вернулась доучиваться в Провидения.В интернате было не очень тяжело. Дети быстро приспосабливаются. Я была там одна эскимоска, все остальные были чукчами. Но меня спасало знание языка — я же говорила по-чукотски. Преподаватели были роскошными, учили нас очень хорошо. Правда, ботаника мне тяжело давалась. Все эти пылинки, тычинки — я просто ничего не понимала. Но я заучивала тексты из учебника и рассказывала, будто бы знаю, а на самом деле ничего не понимала, что рассказывала. А еще у коренных такая черта есть: если чего-то не знают, они просто стоят и молчат как истуканы. Преподавателем русского языка была Покровская Екатерина Михайловна. И она всегда со мной занималась дополнительно. Я очень хорошо помню, как учила отрывок из поэмы Некрасова «Мороз Красный Нос». Там девушка Дарья замерзла и взяла топор — «машинально». Я запомнила эпизод и это слово — машинально. И потом постоянно его использовала: «Я сделала это машинально». Даже если не машинально. Просто мне слово очень нравилось. Я, конечно, еще совсем не понимала античную историю и сельское хозяйство. Помню, в начальной школе была задача о лифте. И учительница нам объясняла, что такое лифт.В Провидения мы в баню ходили. Были, правда, русские, которые говорили: «Вот этих бы чукчей пускать после того, как все пройдут!» А другие на них ругались: «Они на родине у себя находятся!» В общем, русские ругались между собой, а наше дело — выкупаться и домой бежать. Мы не реагировали, что кто-то нами брезговал. В интернате нам, кстати, запрещали говорить на родном языке. Мы могли говорить на эскимосском только в своих комнатах, когда никто не слышал. В интернате я первый раз грибы попробовала. Я сначала боялась, не хотела, но меня сестра Ухсима приучила. Она была замужем за русским. Еще в детстве мы с Курасой и мамой ходили на горячие ключи и там собирали ивовые листочки. Там много грибов росло. Мы с Курасой их пинали и говорили: «Чертово ухо, чертова палка!» (в эскимосском языке слово «гриб» дословно переводится, как «уши дьявола». Эскимосы до прихода русских опасались есть грибы. — БГ). Мама никогда грибов не ела. В 1954 году я поехала учиться в Ленинград, в Институт имени Герцена. Я очень хотела стать учителем. Сначала я полетела в Анадырь, из Анадыря в Магадан, потом до Охотска, затем до Хабаровска. Оттуда уже до Иркутска и потом на Москву. Восемь дней летела до Москвы. В Хабаровске я первый раз увидела нищих. Смотрю, им копейки дают. И я думаю: «Что на копейки купить можно?» И дала им несколько рублей. Какой-то мужчина подошел ко мне и говорит: «Ты откуда?» Я говорю: «Из Провидения». Он меня отвел в свой кабинет и говорит: «Ты без денег так останешься!» Оказался из полярной авиации. В общем, принес мне ужин, дал диван для сна и запретил выходить, а утром отправил на самолет. Очень мне страшно было, я же была одна совсем. В Москве я стала расспрашивать, как добраться до Ленинграда. Сначала надо было доехать до площади Свердлова, потом на Сокольническую линию перейти и до Ленинградского вокзала. А я же ничего не знаю — первый раз в жизни вижу эскалатор, поезд. Ужас просто! Один мужчина мне показал, как вступить на эскалатор. И повел на поезд. Сел с чемоданом моим и уехал. А я осталась на платформе. Ну я села на следующий поезд, вышла, ищу его — его нет. Вернулась на предыдущую станцию — а он там с чемоданом. Мужчине этому уже некогда было со мной возиться, и он нашел какого-то старичка мне в провожатые: «Вы ее за руку держите, ее вообще нельзя никуда отпускать». Старичок меня привез, расписание показал. И у кассы я поняла, что мне не хватает денег. Я за день всего один пирожок съела, и спать хочу, и к кому обратиться — не понимаю. Считаю, считаю деньги, но их же больше не становится от того, что я их считаю. Потом уже люди стали в поезд на Ленинград садиться. Ко мне подошла женщина. Когда она узнала, что я с Чукотки еду учиться в Ленинград и у меня не хватает денег, пошла и сама купила мне билет. Это оказалась семья врачей с Сахалина. Они нивхов знают, увидели, что я похожа, и повезли меня в Ленинград. Очень мне везло на хороших людей. Они меня взяли к себе домой в Ленинграде. Там я переночевала. Накормили меня, чаем напоили и подарили ананас. Я им говорю: «Можно я этот ананас возьму с собой в общежитие? Там у меня землячки. Мы вместе и поедим». Они не могли меня проводить до самого общежития, но сказали, что туда едет 44-й автобус. Я подошла к водителю, а он ехал в депо. Очень попросила меня отвезти, и он согласился. Так я одна ехала в автобусе. Привез меня, деньги я ему даю молча. А он мне говорит: «Не надо денег. Вы, китайцы, все такие скромные!» Меня потом еще не раз принимали за китаянку. В общем, нашла я общежитие, но сначала надо было сделать рентген, чтобы определить, не больна ли я туберкулезом. Вышли чукчи-землячки, обрадовались мне и начали помогать. Дали в общежитии постель и комнату. Я жила в одной комнате с чукчами, хантами и манси. До сих пор думаю, как я сумела выдержать, как я сумела доехать. Люди хорошие попадались все время — так и доехала. Очень трудно выразить словами, какую красоту я увидела в Ленинграде. Меня очень поразила Дворцовая площадь и больше всего Александрийский столп. Ленинградцы были очень вежливыми, всегда готовыми помочь. Милиционер мог рассказывать об истории города, просто так, жители провожали, куда надо, если ты у них спрашивал дорогу. Мы ходили с одной эскимоской в Консерваторию на концерты. И она мне говорила: «Когда будут кричать «Браво!», мы с тобой должны кричать «Пинихтук!» («хорошо» на эскимосском. — БГ). Она была первой пионеркой в Наукане. В Консерватории я впервые услышала органную музыку. Она мне очень понравилась, потом уже, в Прибалтике, я ходила в костелы на концерты. Вот ненцы по-русски плохо говорили — они же в тундре кочуют, оторваны от русских. И речь у них не очень развита. А у меня были хорошие учителя. Мне и записывать лекции было легко. Многие студенты брали у меня мои конспекты переписывать. Когда я поступила, я очень старалась. Я даже не ожидала от себя такой работоспособности. Первую сессию сдала на одни пятерки. Ежемесячно посылала маме часть стипендии. А на втором курсе меня пригласили в издательство работать — они издавали эскимосскую литературу. И оклад был очень большим — 1 000 рублей. Это были очень хорошие деньги. В общем, я была довольно богатой студенткой. Часто ходила в театр — в Мариинский, Драматический, где был руководитель Товстоногов. Первой оперой, которую я прослушала, была «Иван Сусанин». Мне было так тяжело! Я засыпала, ничего не понимала. А потом мне было уже интересно ходить. Мне очень нравится «Аида», произведения Бородина. Я ходила с подружкой - чукчанкой.«Я эскимоска, я ем мерзлое мясо, а не сырое, и цивилизации я поддаюсь, как видите». Однажды в Ленинград приехали канадцы — посмотреть на эскимосов. Они знали, что в Герцена учатся северяне. Их все интересовало — как мы живем, какое образование получаем. И один канадецспрашивает: «А правда ли, что эскимосы едят сырое мясо и поэтому не поддаются цивилизации?» Я ответила: «Я эскимоска, я ем мерзлое мясо, а не сырое, и цивилизации я поддаюсь, как видите». Потом опять странный вопрос: «А правда ли, что эскимосы Чукотки не умеют пользоваться ножом и пищу рвут зубами?» Я говорю: «Может, ваши эскимосы такие дикие? Вы знаете, сколько наших эскимосов работают механизаторами, мотористами, трактористами? Зубами мы пищу не рвем». Потом в институте меня хвалили, что я хорошо ответила. Плавать я не умела, и одна корячка, Федотова Таня, учила меня за городом плавать в озере. А там дно неровное. Она меня держит за руку, а я иду по дну. Потом я шагнула, в яму провалилась и утонула. Дышать нечем, плавать не умею и только думаю: «Что же будет с моей мамой, если я утону?» И от ужаса этого я начала быстро махать ногами и руками — и всплыла. А корячка растерялась. Как я всплыла, она меня за волосы схватила и начала кричать: «Помогите, тонем!» Меня к берегу доставили. Еле дышу: в легкие вода попала. А чукчанка, моя подруга, тоже плавать не умела. Она, пока я тонула, вдоль берега бегала и кричала: «Айнана тонет! Айнана тонет!». Северные народности — они все разные. Вот якуты всегда были жуткими националистами. Мы их как-то не очень воспринимали за северян. На любом мероприятии дальневосточники всегда объединялись — коряки, чукчи, эскимосы, нивхи, нанайцы, удэгейцы — и противостояли Сибири или саамам. А Новый год мы начинали праздновать в два дня — когда он на Чукотке наступает. Убегали с лекций поздравлять своих и уже до самой ночи только и праздновали. Мальчишки, конечно, к вечеру напивались уже. Ругали нас, конечно, но очень уж хотелось встретить Новый год со своими. Мне очень нравился Зоологический музей. Потом я ходила в Арктический музей — там были и байдары, и нарты. В зоопарк мы любили забегать. Говорили: «Пошли к землякам!» Там же северные олени были, белые медведи, песцы, лисы.Вот по асфальту было очень тяжело и неудобно ходить первое время. И мы часто с чукчанкой Валей Укутлю заглядывали на Марсово поле, снимали обувь и потихонечку по земле ходили босиком. Потом дома, окружавшие нас со всех сторон, давили сильно. Горизонт же виден на Чукотке почти отовсюду. И мы, когда была возможность, уезжали на Финский залив. Там море, чайки — все напоминает Чукотку. Пока я училась, я посещала кружок вязания, кулинарный и лекторский кружки. Поэтому я умею выступать на конференциях. В 1957 году в Москве был фестиваль молодежи. Меня пригласил Юрий Анко (эскимосский поэт и летчик. — БГ). Он жил в Лефортово и выступал в эскимосском национальном ансамбле, в котором танцевал в нерпичьих шкурах, по пояс раздетый. Меня приняли, и я стала членом делегации. Дали карточку, по которой бесплатными были парикмахерская, химчистка, все концертные залы. А кормили как хорошо! Нас москвичи постоянно принимали за китайцев. И мы им объясняли, что мы советские. А они все равно кричали: «Привет китайцам!» Везде в Москве было чистенько. Автобусов много было. Нас приветствовали люди постоянно — воду давали, конфеты. Но мне Ленинград все равно больше нравится. В Москве все толкаются, и кого ни спросишь улицу — никто ничего не знает. Когда фестиваль был, конечно, было легко. А в будние дни тяжелее. В 1959 году я закончила учиться и уехала на Чукотку. Меня распределили преподавать в школе в Анадырский район. Там коренные жители — эвены и чукчи. Я там год преподавала и много болела. Я все-таки привыкла к морскому климату. И потом, я же преподаватель эскимосского языка. Я просила, и они меня отправили в Новое Чаплино. Чаплинские дети меня называли Айнаной, тетей Людой, один мальчик — Айнан Ивановной. Я ходила на уроки к другим учителям, училась у них преподаванию. В Чаплино я проработала три года, а потом уехала преподавать в Провидения. В классах иногда были проблемы между приезжими и коренными. Но учителя быстро пресекали такие конфликты. Проблемы возникали с вновь прибывшими с материка. А те русские, которые жили давно, воспринимали нас как своих, и для нас они были своими. В то время поселок был очень дружным. Не было такого, что каждый жил сам по себе. Всего с Уреликами (поселение напротив Провидения через бухту, заселенное после войны в основном пограничниками и их семьями. Сейчас полностью заброшено. — БГ) население насчитывало 10 тысяч человек. И даже собирались сделать город имени Дежнева. Но в это время распался Советский Союз, и сейчас в Провидения живут чуть больше 2 тысяч человек (после распада СССР с Чукотки уехало две трети населения. — БГ). Голод начался, снабжения не было. Приезжие уехали, а коренных в Провидения было немного. А на материке все-таки земля кормит. Провидения был большим портом. Много судов приходило, все активно строилось, даже сделали бетонный завод, чтобы блочные дома делать. Связь с материком была хорошая, и вообще Провидения был ухоженным и чистым городом. Были скотоводческие фермы, парники. Теплицы снабжали детский сад овощами. Продавалось свое молоко. Морпорт организовал лагерь для детей на старочаплинских горячих ключах. Там был отличный бассейн. Сейчас, увы, все разбито. В 1959 году я вышла замуж за эскимоса Николая Панаугье. Мы росли вместе в интернате, но, вообще, я за него не планировала выходить. Я его боялась. Мои все сестры вышли замуж за приезжих. Их мужья уехали на материк, а жены остались одни на Чукотке. И я дала слово маме, что выйду замуж за эскимоса. Не могла ее обмануть. Потом немного жалела, конечно. В Ленинграде я дружила с одним сочинским моряком. Хороший такой… Потом он ко мне приезжал в Провидения, писал мне. А я уже замужем была за Панаугье. Моряк этот приехал в Провидения, когда у меня уже дочь была. Панаугье работал в порту, и как-то он пришел и сказал: «К тебе ухажер приехал». Я говорю: «Какой ухажер? У меня нет ухажеров. Как его зовут?» — «Не знаю, не познакомился». Я пошла в школу, и вдруг кто-то зовет: «Люда, Люда!» Я не обернулась. Потом кричит: «Айнана!» Это был тот самый моряк Григорий. Я ему сказала: «Приходи к нам в гости». А он: «Я догадался, что твой муж очень ревнивый». Я ему сказала, что завтра пойду в Чаплино пешком к дочери. И он пошел со мной и все возмущался: «Как твой муж тебя одну мог отпустить так далеко! А вдруг тебя обидят?» Я ему говорю: «У нас никто не обижает». Потом он уезжал из Провидения и сказал, что встанет на мостик ледокола «Сибирь» и у него будет белый платочек. В тот день муж с друзьями пировал, а когда ледокол начал отходить, они пошли провожать корабль. И я с ними пошла, в стороне встала. И смотрю — стоит Григорий с белым платочком. Я больше его уже не видела. Не знаю, где он. А с мужем мы жили только 11 лет, из которых по-настоящему я прожила с ним лет 5, потому что его постоянно отправляли на море на Колыму и во Владивосток. Он работал судоводителем. Иногда я думала: «Зачем я вышла замуж за эскимоса?» Но он был хорошим человеком, красивым, коренастым. У нас с ним две девочки. Так как мы оба выросли в интернате, то говорили в основном по-русски, иногда только по-эскимосски. Я какое-то время жила с его семьей в Сирениках (древнее эскимосское село в 50 километрах от Провидения. — БГ). У них квартира была очень маленькой. И еще у них обычай был — форточки не открывать на ночь, чтобы дух какой-нибудь не залетел. Духота такая! Я ночами не спала почти, часто на улицу выходила. Николай был очень ревнивым, ко всем ревновал меня. Кто-нибудь посмотрит на меня, и он говорил сразу: «Вот такие люди к тебе, наверное, ходят, пока меня нет». А я как мышка жила, в кино не ходила, никуда не ходила — только на работу и домой. Он здоровым таким был! Иногда нас всех поднимет сразу. В Сирениках через речку переносил меня и двух дочек. А сестры его не очень хорошо относились ко мне. Все время подчеркивали, что я чаплинская, а не сирениковская. И отцу его это тоже не нравилось.Потом Николай стал выпивать. Это большая проблема. Но я все так делала, что дети ни о чем не догадывались. Умер он 16 декабря 1970 года. Ему нечаянно голову пробили крюком во время пьянки с друзьями. Рана большая была. На второй день у него сознание начало изменяться, а на пятые сутки он умер.С дочерью Аллой я говорила только на эскимосском. А у Ухсимы дети говорили только по-русски, и мама из-за этого сильно страдала: «Даже с внуками нельзя поговорить!». Я примерно понимала, каксоставить учебник эскимосского языка. И в 1974 году с эскимоской Верой Анальквасак мы написали букварь. Тогда Министерство образования проводило конкурс учебников, и на нем наш учебник занял первое место. В результате мне предложили работать в Московском институте национальных проблем образования, заниматься методикой преподавания эскимосского языка. Я согласилась. Я работала у себя в Провидения, но часто ездила в Москву с отчетами, в библиотеку. И так я незаметно проработала 22 года: писала программы, методички, учебники. Потом мы сделали с Глебом Наказиком (чаплинский эскимос, знаток эскимосской культуры, преподаватель чаплинской школы. — БГ) книгу для внеклассного чтения, учебник для первого и второго классов. Как-то надумали, чтобы перевели «Аленький цветочек» на эскимосский. Это оказалось очень трудным занятием. Но все-таки я старалась. Я перевела, чтобы не срывать работу издательства, но, честно говоря, до сих пор считаю, что не стоило этого делать.Первый прилет эскимосов с Аляски на Чукотку состоялся 14 июня 1988 года. Поехали встречать гостей разные партийные деятели, администрация, а из эскимосов была только я одна. И меня все как окружили! Как начали спрашивать о своих родственниках! О ком ни спросят — умер, о ком ни спросят — умер. Одна бабушка по имени Ятылин меня по плечу ударила и говорит: «Что с вами случилось? Почему все поумирали?» Они были по сравнению с нами долгожителями. Потом мы приехали в Провидения. И там такой длиннющий митинг устроили! Выступала моя сестра Ухсима и ее подружка детства Ора, с которой они еще в 1920-е годы играли в Америке. Все американцы почему-то покупали наши эмалированные горшки и керосиновые лампы.Я очень хорошо знала своих родственников в Савунге и Гэмбелле (эскимосские поселения на острове Святого Лаврентия, Аляска. — БГ). Родители мне много о них рассказывали. В советское время люди в Чаплино скрывали, что у них есть родственники в Америке. Боялись. А я не скрывала. В первый приезд американцев на Чукотку ко мне в гости пришли мои родственники. Они сначала всего боялись, спрашивали: «А это что? А это?» Я им говорю: «Ешьте! Никто вас травить не собирается!» Я их олениной угостила. А они увидели, что у меня есть горячая и холодная вода, все благоустроено, и удивились. Все американцы почему-то покупали наши эмалированные горшки и керосиновые лампы. В общем, интересно было. Надо сказать, что молодые эскимосы с Аляски лучше говорили наэскимосском, чем наша эскимосская молодежь. Но они говорят очень медленно, с национальнойинтонацией. А мы говорим быстро, с русской интонацией.Потом мы поехали на Аляску с ответным визитом. И я нисколько не удивилась тому, что увидела на Аляске. Поехали в Анкоридж, пошли в большой магазин за покупками, и я хотела купить себе туфли. Только я их начала мерить, как набежала толпа корреспондентов. В общем, плюнула я и ушла. В 1990 году мы создали общество эскимосов Чукотки «Юпик». На учредительное собрание в Провидения приехали эскимосы из Чаплино, Сиреников, Уэлькаля, Чукотского района. В 1992 году «Юпик» приняли в состав ICC (Inuit Circumpolar Council, Циркумполярный совет эскимосов — негосударственная организация, представляющая интересы эскимосов Гренландии, Канады, Аляски и Чукотки. — БГ). Понятно, что западные эскимосы живут намного лучше коренных народов Чукотки. Но я хочу сказать то, что сказал один чукотский охотник: «Они живут намного лучше нас, но у нас лучше». Это потому, что мы дома живем. Мне не нравится жить в Америке. Мне дома лучше. Мы всю жизнь плохо жили, так что нам не привыкать плохо жить.В 1990-е годы нам на Аляске сказали, что если жизнь на Чукотке ухудшится, то они смогут нас всех вывезти на Аляску — всех азиатских эскимосов. Я так удивилась! Надо, наверное, нас сперва спросить, хотим мы или нет. Может, молодые и поедут, но я уже не поеду. Я была в Гренландии. У них давно рыночные отношения, они умеют зарабатывать, сохранили язык, потому что их много. Но только в России эскимосы сохранили традиционное вероисповедание. Я как-то сказала своим американским родственникам: «Вы меня не агитируйте. Меня воспитывали родители, я не верующая, но я уважаю свою веру. И в церковь я не пойду». Мы то темные люди, преклоняемся перед крупными животными, хищниками, природой, верим в духов. А в Сирениках многие приняли протестантскую веру, чтобы в Америку ездить. А я и так ездила. Лекции читала. Первую лекцию в Америке я прочитала в Университете Чикаго. И на гонорар смогла купить себе первый телевизор и детям что-то. С тех пор я много где побывала — в Канаде, США, Гренландии, Лондоне, Вене. Американцы меня много приглашали. Но переезжать я не хочу. И по-русски я люблю говорить. А в эскимосском многих слов не хватает. В 1990-е годы на Чукотке был голод, дети в обморок даже падали (Чукотка была единственным регионом России, где в конце 1990-х годов был голод. — БГ). Все начали есть традиционную пищу, даже русские начали есть то, что мы едим. Тогда с Загребиным (Игорь Загребин, директор природно-этнического парка «Берингия». — БГ) я написала книгу о растениях Чукотки и о блюдах, которые можно из них готовить. Мы кормили детей кормовой мукой для животных — лепешки из них готовили. И в это время американцы очень хорошо помогали — гуманитарную помощь нам посылали. А Александр Назаров (губернатор Чукотки с 1991 по 2000 год. — БГ) был очень плохим губернатором. Он даже написал в Москву письмо о том, что я и еще некоторые коренные жители — враги России, потому что мы с Америкой связались. Это мы-то! Я всегда была патриоткой. А он подвел Чукотку к краю пропасти.Эскимосский язык исчезает. И как восстановить? Надо, чтобы у людей была гордость за свой язык, за свою территорию. Эскимосы пить начали только в 1958 году, когда их против воли переселили из Старого Чаплино. Оторвали охотников от промысла, и им нечем стало заниматься. А раньше они все время проводили в море или на берегу смотрели в бинокль. Люди жили морем.Я очень люблю Старое Чаплино. Но как уехала оттуда, 22 года там не была. Только сильно позже съездила с этнологами. Мы нашли место, где стояла яранга, в которой мы жили. Все чай пили, а я даже чай пить не могла — все время на улице была. Военные еще там снесли могилы. И я не знала, где были предки похоронены. Зато я нашла кусок камня, о который бабушка долбила сушеное мясо. И взяла этот камень с собой. Он мне очень дорог, до сих пор хранится в семье моей сестры .Я очень люблю чукотскую природу. Мне нравятся все времена года. Я же там выросла.Мне никогда в голову не приходило куда-то уехать. Лето очень люблю, хоть оно очень короткое. А осенью у нас сбор ягод, кореньев, осенью оленеводы забивали оленей. Я люблю собирать дары моря после шторма. Люблю сидеть у моря. О чем я сейчас думаю? Думаю, что прооперирована на глаза и теперь не могу наклоняться. Может, мне надо какую-нибудь сидушку сделать, чтобы собирать растения. Сейчас ведь как раз самый сезон сбора начался… Текст: Дмитрий Опарин Фотографии: Алексей Лукин Источник: http://1001.ru/articles/post/15251 http://1001.ru/articles/post/15251,t,linkExt" data-scroll-to="1" style="margin:16px auto;border:1px solid rgba(0, 0, 0, 0.0980392);position:relative;line-height:1.4;max-width:548px;background-image:initial;background-attachment:initial;background-size:initial;background-origin:initial;background-clip:initial;background-position:initial;background-repeat:initial"   Людмила Айнана Эскимоска из рода лякагмит, создательница учебника эскимосского языка — о духах волка и горностая, шаманах, обмене женами, празднике Камыхтак, о жертвоприн... 1001.ru http://nabiraem.ru/adm_imgs/2693.jpg,gA,IMAGE,t,collage" style="position:relative;line-height:0;float:left;margin-bottom:4px;margin-left:4px;cursor:pointer;width:548px;height:411px">
  •  
     
    По теме
    Прокуратура Чукотского автономного округа утвердила обвинительное заключение по уголовному делу в отношении 54-летнего врача-онколога ГБУЗ «Чукотская окружная больница».
    По данным "Чукотского УГМС", 28 марта прогнозируется северный ветер 2 - 7 м/с, с усилениями до 14 м/с, на побережьях Восточно-Сибирского и Чукотского морей порывы будут достигать 20 м/с, поземок.
    В селе Сиреники сотрудники уголовного розыска МОтд МВД России «Провиденское» в ходе реализации оперативных сведений раскрыли кражу мобильного телефона и хищения денежных средств путем перевода.
    Сотрудники Центра лицензионно - разрешительной работы Управления Росгвардии по Чукотскому автономному округу информируют жителей региона об ответственности за утрату гражданского оружия и правилах обращения с ним.
    По данным "Чукотского УГМС", 18 марта на востоке региона прогнозируется северный ветер, на остальной территории – восточный силой от 2 до 7 м/с и усилениями до 14 м/с, на побережье порывы будут достигать 20 м/с, поземок.
    По данным "Чукотского УГМС", 12 марта на северо-западе региона прогнозируется восточный ветер, на остальной территории – северный силой от 2 до 7 м/с и порывами до 12 м/с.
    Жителям села Лаврентия напомнили о правилах пожарной безопасности - МЧС Чукотского АО Сотрудниками отделения надзорной деятельности и профилактической работы по Чукотскому муниципальному району продолжается работа по информированию жителей Чукотского муниципального района о мерах пожарной безопасности.
    МЧС Чукотского АО
    Прокуратура Чукотского автономного округа утвердила обвинительное заключение по уголовному делу в отношении 54-летнего врача-онколога ГБУЗ «Чукотская окружная больница».
    Прокуратура Чукотского АО
    ФОТО: ВАДИМ МАТВЕИЧЕВ - Газета Крайний Север Нелли ХАЛГИНОВА halginova@ks.chukotka.ru Одним из базовых факторов защищённости северян определена доступность медицинской помощи, и этому вопросу,
    Газета Крайний Север
    24 марта, во всем мире отмечается Всемирный день борьбы с туберкулезом, призванный повысить осведомленность о проблеме туберкулеза и мобилизации усилий по ликвидации глобальной эпидемии этого заболевания.
    Роспотребнадзор
    Познавательный час «Искусство вечно» - Библиотека им. Тана-Богораза 27 марта весь мир празднует день театра, а 15 апреля – день искусства. В качестве даты 15 апреля было выбрано потому, что в этот день в 1452 году родился Леонардо да Винчи, выдающийся итальянский художник.
    Библиотека им. Тана-Богораза